ПС (июль 2017). Пожалуй, в этой своей статье, предназначенной для календаря «Святая Русь», я отчасти пожалел Горького, не упомянув многие его откровенно сатанинские мерзости. В связи с нынешним восстановлением в Москве памятника этому деятелю, – в виде приложения добавлю сейчас некоторые сведения из статьи Ю. Воробьевского «Пешков-Горький. Инфернальный профиль»
М.В. Назаров
Духовная биография писателя не возможна без исследования его рода. Это генеалогическое вскрытие сделал он сам. Может, и сфантазировал малость, но все исследователи считают, что фактам, изложенным в «Детстве», можно в основном доверять.
Корней Чуковский в работе «Две души М. Горького» отмечал: «Среди самых близких своих родных он мог бы с гордостью назвать нескольких профессоров поножовщины, поджигателей, громил и убийц. Оба его дяди по матери, дядя Яша и дядя Миша, — оба до смерти заколотили своих жен, один одну, а другой двух, столкнули жену его в прорубь, убили его друга Цыганка – и убили не топором, а крестом!
Крест, как орудие убийства, – с этой Голгофой познакомился Горький, когда ему еще не было восьми лет. В десять он сам уже знал, что такое схватить в ярости нож и кинуться на человека. Он видел, как его родную мать била в грудь сапогом подлая мужская нога. Свою бабушку он видел окровавленной, ее били от обедни до вечера, сломали ей руку, проломили ей голову, а оба его деда так свирепо истязали людей, что одного из них сослали в Сибирь».
Родовые грехи не проходят бесследно. Горький и сам ведь понимал смысл идеи вырождения («Дело Артамоновых» и др). Трудно сказать: смотрел ли он, уже зрелый, с этой точки зрения на себя самого… А происходило вот что. Вырождение – по грехам – вползало в плоть и кровь православных христиан. Превращало их в пьяниц и душегубов. А затем из их среды явился человек, обуянный богоборческим бунтом, революцией. Соблазнивший своими писаниями миллионы людей. О, он был большим гордецом! Уже в советское время писал: «Если дьявол существует и вводит меня в искушение, то это – во всяком случае не «мелкий бес» эгоизма и тщеславия, а Абадонна, восставший против творца, равнодушного к людям и лишенного таланта»… [Абаддо́н, Абадонна (евр.: погибель, уничтожение, прекращение бытия), — термин в иудаизме; в Ветхом Завете употребляется рядом со словами «смерть» и «преисподняя». В Апокалипсисе это «ангел бездны», из которой произойдет нашествие саранчи, «имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион», Откр. гл. 9 – Прим. МВН.]
Чуковский продолжает: «Кто из русских знаменитых писателей мог бы сказать о себе: «я был вором»? А Горький еще в детстве снискивал себе воровством пропитание. «Мы выработали себе ряд приемов, успешно облегчавшим нам это дело», – вспоминает он о себе и товарищах. Из его товарищей только один чуждался этой профессии, а дядя Петр обкрадывал церкви, Цыганок похищал на базаре провизию, Вязь, Кострома и Вяхирь воровали жерди и тёс. Горький сделал своей специальностью похищение церковных просфор… А когда он поступил в иконописную мастерскую, он украл икону и псалтырь». Можно добавить еще один эпизод: для того, чтобы отомстить за избиение бабушки, он украл житийную книгу и отрезал на картинках головы всем святым.
«…А вы знаете? – сказал Горький, я ведь учился этому ремеслу (иконописи). Но не пошло: веры не было. А это самое главное в этом деле. Большая комната. Сидят человек двадцать богомазов и пишут иконы. А я вступил как растиратель красок, ну и присматривался, конечно. Пишут Богов, Божию Матерь и Николу. Хозяин – мрачный, платит поденно и следит, чтобы не раскуривали. Скука, а песен петь нельзя. Попробовали божественное: «Кресту Твоему» — не идет. Я был мальчишка бедовый. Подойдешь к одному-другому и шепнешь: «Нарисуй ему рожки!» Так меня и прозвали: «диаволенок». Хозяину это не нравилось, вынул он из кармана сорок копеек и сказал: «Собери свое барахлишко и к вечеру очисть атмосферу». И вот вечером, когда я пришел к товарищам попрощаться, один из них вынул из стола две маленьких иконки и сказал: «Вот для тебя специально написал, выбирай». На одной был написан Ангел Алексей – Божий человек, а на другой – диавол румяный с рожками. «Вот выбирай, что по душе». Я выбрал диавола из озорства. – «Ну вот. Я так и мыслил, – ответил богомаз, – что ты возлюбишь Диавола. Ты из диавольской материи создан. И мамаша твоя не иначе, как путешествует на Лысую Гору». «Как же, как же, – ответил я, смеясь, – я и сам ездил с ней не один раз». «Ну, вот и молись своему образу: он тебя вывезет. Но, – прибавил богомаз, – жди конца». Что-то в душе у меня екнуло…»…
На протяжении всей своей жизни писатель постоянно «чертыхался»… «Понятие «черт» имело у Пешкова множество оттенков. Но чаще всего это были слова ласкательные. «Черти лысые», «черти драповые», «черти вы эдакие», «черт знает как здорово» – вот обычный способ употребления слово «черт». Два ранних рассказа Горького называются «О черте» и «Еще о черте», в них черт является писателю. Рассказы носят, скорее всего, фельетонный характер, но названия их говорят сами за себя. Как и имя главного персонажа пьесы «На дне» Сатин (Сатана)…».
«Черти мерещились Горькому в последние годы жизни. Вячеслав Всеволодович Иванов, который тогда был мальчиком, вспоминает, что однажды послал с родителями Горькому свой рисунок: собачка на цепи. Горький принял ее за черта со связкой бубликов и очень похвалил рисунок.
Характерно, что от темы русской святости писатель бежал… как черт от ладана. А если и писал, то все православное выглядело у него отвратительно. Если поп – то обязательно нечесаный. Если диакон – то пьяница или дурак. А вот он описывает безымянного схимника: «Свет лампы падал теперь прямо на фигуру старика и его ложе. Оно было наполнено стружками – я понял происхождение шелеста – и к одежде подвижника тоже кое-где пристали стружки; они лежали на ней как большие желтые черви на полуистлевшем трупе». Собирался Горький написать и о преподобном Серафиме Саровском. Но так, как представлял его себе – «злым стариком»…
Между прочим, существует и весьма радикальная версия его отношений с нечистой силой. Принадлежит она писателю-эмигранту И.Д.Сургучеву (1881-1956), который жил у горького на Капри, но после революции изменил свое хорошее отношение к нему. И здесь пора вспомнить «икону» румяного диавола, подаренную мальчишке-Пешкову.
«А где же теперь эта вещица? – спросил Алексея Максимовича Сургучев. – У меня, — ответил Горький, – я никогда не мог с ней расстаться. Даже в Петропавловской крепости портрет вместе со мной был. Все вещи отобрали, а его оставили. Приходите завтра ко мне в кабинет: я вам его покажу… Кабинетом ему служила большая, во весь этаж, комната, в которую посетители приглашались редко и разве только по особым важным делам. Я подолгу живал у него, но в кабинете был только два раза. Святилище.
На этот раз я был приглашен, и Марья Федоровна [Андреева], работавшая на машинке у лестницы, сначала было воспрепятствовала моему восхождению, но когда узнала о приглашении – пропустила. Большая комната; продолговатое окно с зеркальным стеклом на море. Библиотека. Витрина с редкостями, которые Горький собирает для нижегородского музея. Стол – алтарь.
Я пришел в полдень, перед завтраком. Горький работал с утра, лицо у него было утомленное, глаза помутневшие, «выдоенные». Он знал, что я пришел смотреть диавола, и показал мне его, видимо, не с легким сердцем. Диавол был запрятан между книгами, но Горький четко знал его место и достал дощечку моментально. И он, и я – мы оба, неизвестно почему, испытывали какое-то непонятное волнение.
Наконец диавол в моих руках, и я вижу, что человек, писавший его, был человеком талантливым. Что-то было в нем от черта из «Ночи под Рождество», но было что-то и другое, и что это «что-то» трудно себе сразу уяснить. Словно в нем была ртуть, и при повороте света он, казалось, шевелился, то улыбался, то прищуривал глаз. Он с какой-то жадностью, через мои глаза, впитывается в мой мозг, завладев в мозгу каким-то местом, чтобы никогда из него не уйти. И я почувствовал, что тут без святой воды не обойтись и что нужно в первую же свободную минуту сбегать в собор, хоть и католический.
– Нравится? – спросил Горький, неустанно следивший за моими впечатлениями.
– Чрезвычайно, – ответил я.
– Вот тебе и Россиюшка-матушка, обдери мою коровушку. Хотите, подарю?
И тут я почувствовал, что меня будто кипятком обдало.
– Что вы, Алексей Максимович? – залепетал я. – Лишить вас такой вещи? Ни за что, ни за что, – лепетал я, – да потом, признаться, я его побаиваюсь.
Горький, казалось, добрался до моих сокровенных мыслей, засмеялся и сказал:
– Да, он страшноватый, Черт Иванович.
Горький опять запрятал его между книгами, и мы вышли завтракать. Но мне казалось, что это – не дом, и не крыша, а мост, и что я сижу под мостом и ем не баранье жиго, и что передо мной сидит старая ведьма, притворившаяся красавицей Марией Федоровной с недобрыми, тонкими, по-жабьи поджатыми губами.
…Я знаю, многие будут смеяться над моей наивностью, но я все-таки теперь скажу, что путь Горького был страшен: как Христа в пустыне, диавол возвел его на высокую гору и показал ему все царства земные и сказал: Поклонись!
И Горький поклонился. И ему, среднему, в общем, писателю, был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев толстой, ни Достоевский. У него было все: и слава, и деньги, и женская лукавая любовь.
И этим путем наслаждения он твердой поступью шел к чаше с цикутой, которую приготовил ему опытный аптекарь Ягода. Начальники Чрезвычайной Комиссии не любят фотографироваться, но все-таки однажды я увидел портрет Ягоды. И тут вы, пожалуй, будете менее смеяться. Ягода как две капли воды был похож на диавола, пророчески нарисованного талантливым богомазом». …
У меня есть икона, купленная в церковной лавке, на которой, если посмотреть в лупу, можно увидеть голову с рожками. Не знаю что с ней делать, спрашивал у батюшки, ответа не получил. (прим. Orthodox)
Источник: https://cont.ws